До. 

       Орудия бьют. Тяжелый звук батарей 
       Глотает щелчки винтовок, и то и дело 
       Мелькают гильзы и стынут куда быстрей, 
       Чем с намертво всаженной пулей чужое тело. 

       Вот взрывов не стало. И мелко дрожит трава 
       Под частым дыханьем напрягшейся к бою роты, 
       В ушах у которой выстрелы, как слова, 
       Которыми смерть односложно талдычит что-то. 

       Скорей бы уже, а то затекла нога, 
       И нервным тиком слегка задрожало веко 
       При мысли, что надо сначала убить врага, 
       А после забыть побыстрее, что – человека. 

       Во время. 

       Атака. Ура! Но не крик, а скорее, вой, 
       Молитва – неважно кому и частенько с матом. 
       Смешалось все, что делилось на «свой-чужой», 
       Включая кровь, та – на группы и резус-фактор. 

       Атака! И страсть со страхом сошлись впритык 
       Внутри у каждого – будь они все неладны! - 
       И тело врага, становясь тяжелей на штык, 
       Немедленно перестает быть таким желанным. 

       Закончился бой. Мы все еще там, в борьбе, 
       Не только душою – всеми частями тела. 
       И болью за павших не заглушить в себе 
       Радость того, что сам-то остался целым… 

       После. 

       Уснувшая рота храпит, что твой батальон, 
       Громя усталость, как вражеское оружье. 
       На мирную жизнь на фронте похож лишь сон, 
       Внутри, конечно же только, а не снаружи. 

       Но дрожь – этот признак, что где-то остался страх – 
       Мешает заснуть, я ерзаю по изголовью 
       И вместе с потом, которым блиндаж пропах, 
       Вдыхаю и запах вражеской свежей крови. 

       Нет, лучше выйти, где звезды да месяц-рог 
       Тоже в атаку, видно, идут за что-то. 
       Ведь, здесь, на войне, и небо – не там, где бог, 
       А там, где фашистские, чаще всего, самолеты. 

       Себя, атеиста, заставить людей любить 
       Почти невозможно в мои, уже чуть не тридцать. 
       Но только любовь и способна войну убить, 
       Любовь, но размером с ненависть нашу к фрицам.