Тринадцатого, хорошо, что в четверг, а не в пятницу, Привиделась тетя Тамара, покойница, в платьице Цветастом, как раньше носили, из тонкого штапеля, Такие за вечер сходили с трофейного стапеля. Улыбку ее и пучок, как сквозные, прозрачные, Я видела разом. Подумала, знаки-то мрачные, Когда притесняет давленье, и болью расколота Не лобная кость, родничок, как в копилке для золота Оставленный щелью. А тетя Тамара с наседками другими на небе заведует кухней и детками, Печет пирожки, держит гриб, словно ската домашнего, Точнее, небесного, тоже из детства вчерашнего. Поди-ка ты, двадцать годков не видались без малого. Я помню поминки веселые эти в Измайлово. Кричал попугай, пели песни и кушали блинчики. Мой первый покойник, покойница, в штапеле, в ситчике, Хорошая тетя Тамара, без зова и отзыва, Приходит, как многие те, чье жилье теперь розово И дымчато, и с голубыми такими разводами. Ее мы не сватали, свадьба прошла перед родами, Едва не задев их. Да кто, она, где усыпальница? Седьмая вода, тетя Тома, царица, молчальница, Дородная, статная, помню, с мужицкой усмешкою, Маняшей меня называла, как внучку тетешкая, Она и теперь вот предстала, да как-то по-тихому, Как будто устала и вышла на лавочку из дому. Чего им от нас? Появляются без основания, Без всяких причин, и в молитвах на них упования Мы не возлагали, они ведь почти что забытые. Но как мы их любим! Как будто в единое слитые, Но эти - незримы, а мы всё еще грудничковые, Пульсирует кожица там, где дела родничковые. Болит, подтверждает дальнейшее существование Всех нас, приходящих с обеих сторон на свидание.